Я пишу не историю своего времени. Я просто всматриваюсь в
туманное прошлое и заношу вереницы образов и картин, которые сами выступают на свет, задевают, освещают и тянут за собой близкие и родственные воспоминания. Я стараюсь лишь об одном: чтобы ясно и отчетливо облечь в слово этот непосредственный материал памяти, строго ограничивая лукавую работу воображения…
Неточные совпадения
Вскоре от Кордецкого я тоже услышал
туманные намеки. Конахевича угнетало мрачное будущее. Кордецкого томило ужасное
прошлое… Если бы я узнал все, то отшатнулся бы от него с отвращением и ужасом. Впрочем, и теперь еще не поздно. Мне следует его оставить на произвол судьбы, хотя я единственный человек, которого он любит…
Хорошо и любовно зажил Родион Потапыч с молодой женой и никогда ни одним словом не напоминал ее
прошлого: подневольный грех в счет не шел. Но Марфа Тимофеевна все время замужества оставалась
туманной и грустной и только перед смертью призналась мужу, чтó ее заело.
Тут была и ревнивая зависть к Назанскому — ревность к
прошлому, и какое-то торжествующее злое сожаление к Николаеву, но в то же время была и какая-то новая надежда — неопределенная,
туманная, но сладкая и манящая.
В голове пожилого господина бродили мысли, призрачные, как эти мглистые тучи… Обрывки
прошлого, обрывки настоящего и
туманная мгла впереди. Все громоздилось в голове, покрывало друг друга. Общий фон был неясен, зато отдельные мысли выступали порой так раздражительно ярко, что однажды он сказал громко...
И почему-то, когда я, чтобы встряхнуться от этого полубреда, выглянул из-под верха и увидел рассвет, все образы
прошлого, все
туманные мысли вдруг слились у меня в одну ясную, крепкую мысль: я и Зинаида Федоровна погибли уже безвозвратно.
Вернувшись назад, я рассказал орочам, что, по-видимому, видел сивуча. Этот крупный представитель ушастых тюленей в недавнем
прошлом был весьма распространен, но вследствие постоянного преследования человеком он почти совсем исчез около Императорской гавани. Ныне сивучи встречаются южнее мыса
Туманного.
Ряд случайностей сделал то, что Гете, в начале
прошлого столетия бывший диктатором философского мышления и эстетических законов, похвалил Шекспира, эстетические критики подхватили эту похвалу и стали писать свои длинные,
туманные, quasi-ученые статьи, и большая европейская публика стала восхищаться Шекспиром.
Нет сомнения, что и на этот раз его просьба была исполнена, но чисто с формальной стороны.
Туманное облако, густо заволакивавшее
прошлое появившейся в доме девочки и далеко не рассеянное шаблонным объяснением графа, образовало неизбежную натянутость между таинственной пришелицей и приютившей ее семьей.